Пятница, 13-е у всех разная. В этот день, окутанный мистическими смыслами, в руках оказалась книга «Кристалл в прозрачной оправе (рассказы о воде и камнях)» за подписью: «Анне, замечательной коллеге и согорожанке, с неизменным восхищением и пожеланием удач! В. Авченко, пятница, 13-е».
Из этой подписи можно многое сказать об авторе. Он житель своего города, воспетого им же в литературе, искренний, свободный и, конечно, талантливый. О его искусстве владения словом и делом не знает только ленивый, человек, не любящий чтение. Произведения Авченко входят в короткие и длинные списки ведущих национальных премий, а статьи Василия находят отклик в сердцах приморцев.
О литературе и журналистике, оптических приборах литератора, читателях и детских мечтах нам рассказал сам автор.
О премиях и критике
- Книга вышла в свет этой зимой и вскоре попала в длинный список премии «Большая книга» - одной из ведущих в стране. А год назад, еще будучи рукописью, «Кристалл в прозрачной оправе» попал в шорт-лист премии «Национальный бестселлер», финал которой состоялся в Санкт-Петербурге.
- То есть скоро мы сможем тебя поздравлять?
- Не думаю. В этом году у «Большой книги» очень сильный длинный список и помимо меня. Понятно, что надежда есть всегда – пусть будет, конечно, но не более того.
- Но ведь твоя книга уже входила в короткий список, значит, она имеет весьма хорошие оценки…
- Каждый год картина разная. В этом году, как уже сказал, на «Большую книгу» номинирован целый ряд очень сильных авторов. В некоторых произведениях есть дальневосточная тематика, что меня не может не радовать. Например, Леонид Юзефович с книгой «Зимняя дорога» - это великолепный документальный роман об одном из последних эпизодов Гражданской войны. Действие разворачивается в Сибири и на Дальнем Востоке, немного и в нашем Владивостоке. В книге прослеживаются и сталкиваются судьбы белого генерала Пепеляева и красного анархиста Строда, которые в одном разрезе кажутся антиподами, а в другом – двойниками… Кто еще в списке? Алексей Иванов, Дмитрий Данилов, Сергей Беляков с «Тенью Мазепы», Евгений Водолазкин с «Авиатором», Захар Прилепин с книгой из серии ЖЗЛ, в которой собраны биографии сразу трех поэтов, полузабытых, но страшно интересных: Мариенгофа, Корнилова и Луговского.
- Кстати, о Прилепине – он ведь хорошо отзывался о твоей книге.
- Да, Захар даже написал предисловие. Но, смею надеяться, не потому, что мы с ним друзья.
- А что вообще для тебя значит мнение критиков?
- К критике стоит относиться с некоторой долей отстраненности, не принимать слишком близко к сердцу. Дело в том, что творческие люди, которые поют, рисуют или пишут, часто очень ранимые, нервные, имеют многочисленные комплексы. Лучше не замечать нелицеприятную критику. Или замечать, но не принимать особенно всерьез. Мало ли кто что сказал… Другое дело, что, когда тебя хвалят и говорят добрые слова, – это действительно приятно, вселяет надежды, помогает думать, что ты не зря живешь и пишешь. Одним лучше, когда их хвалят, другим – когда их критикуют, у каждого своим механизмы творческого стимулирования. Но критика как таковая – очень важный институт. Необходимый. Критика может быть разной: жесткой, нелицеприятной, сердитой… Для меня важнее всего, чтобы критика была умной, серьезной. Остальное не так важно.
- С точки зрения автора, насколько легко оценить чужое произведение? Ведь писатель часто закладывает в него свои тайны.
- Читатели бывают разные, среди них есть и очень проницательные. Они видят и вскрывают все ловушки и подтексты. Более того, есть такие проницательные читатели, которые находят в тексте даже те смыслы, которые сам автор туда не закладывал. В этом отличительная черта многих хороших произведений: они перерастают авторский замысел, становятся больше, обретают новые смыслы. Понятно, что, если автор что-то туда запрятал очень глубоко, наверное, не все это найдут, но, с другой стороны, он же для кого-то это закладывал? Тексту все равно нужен читатель, иначе текст не живет.
О чтении и смыслах
- А может ли читатель интерпретировать книгу в угоду своим личным или политическим целям и интересам?
- Да, такие явления случаются, иногда носят массовый характер. В СССР в силу идеологических причин книги зачастую предлагалось понимать упрощенно, что не шло на пользу ни читателям, ни авторам. Примеров тому - масса. Сейчас я работаю над созданием биографической книги об Александре Фадееве – классике советской литературы. Внимательно изучая его жизнь и творчество, прочел массу литературоведческих текстов о нем и поразился, насколько примитивными зачастую (далеко не всегда, конечно) были советская критика и официальное литературоведение. Притом что авторы были людьми неглупыми и начитанными, но, видимо, сами себя ограничивали. И это невозможно читать! Скулы сводит от тоски. Если прочитать несколько таких статей, то потом «Разгром» Фадеева читать не захочешь. А это великолепная, яркая, живая книга, написанная 25-летним человеком. Свежая, страстная, стремительная… То же касалось и других авторов. Мы в Чернышевском видели только революционные настроения, мы бездны смыслов Достоевского воспринимали упрощенно.
- То есть ты думаешь, что должна быть какая-то система чтения литературы, даже художественной?
- Это для меня большой вопрос. Например, в школе я не читал большую часть из произведений, которые мы проходили: «Отцы и дети», «Преступление и наказание», «Война и мир». Мне тогда хотелось читать и перечитывать Джека Лондона, Фенимора Купера. А сочинения я писал по предисловиям или списывал у старшей сестры, добавлял что-то свое, и все выходило на «пятерки». Что-то из школьной программы я до сих пор не прочитал, а что-то освоил или по студенчеству, или примерно к 30 годам, а то и после. Многое не прочитано даже сейчас, что вселяет одновременно и тревогу, и радость предвкушения. Мне кажется, что я только сейчас приближаюсь к пониманию ряда великих текстов. Надо ли все их давать детям? Может быть, надо, и тогда в них в любом случае что-то останется, и они к этому вернутся. А может, наоборот, испугаются… У меня было такое: в детстве возьмешь книжку, она тебе не нравится, просто потому что не дорос. Кажется, что она скучная, ты ее забросишь подальше и не читаешь. А потом случайно возьмешь, прочитаешь – это же так прекрасно, почему я раньше до нее не добрался!
- Значит, когда ты пишешь, думаешь только о тексте, а не о читателе, ясно понимая, что книга может никогда и не выйти?
- Этот процесс всегда имеет два вектора: ты делаешь для себя и для читателя. Я вообще человек написанного текста: говорить не люблю и делаю это довольно коряво, а когда пишу, чувствую себя более или менее комфортно. Поэтому, естественно, это делается для себя, но, с другой стороны, сама природа текста предполагает, что он должен читаться. А это значит, что ты начинаешь решать не только содержательные задачи, но и стилистические, эстетические… Другое дело, когда говорят: какой ваш читатель, каким вы его видите? Никаким. Кому интересно, тот читает. Критерий у меня один – не нужно подстраиваться под какого-то реального или воображаемого читателя и стараться написать все именно так, чтобы ему было интересно. Нужно писать то и так, что интересно самому себе. Вот если тебе это интересно, если это искренне, то это может стать интересным и для других. Читатель всегда чувствует фальшь и незаинтересованность. И наоборот.
- А когда писатель работает на графики и пишет ради книги, а не идеи? Бывают такие случаи?
- Я не знаю, поскольку больше интересуюсь той литературой, которую принято называть серьезной. То есть Донцова («не читал, но осуждаю») тут вообще выводится за рамки литературы как таковой. Может, такие авторы, как она, и пишут на заказ, у них есть график, они зарабатывают на этом. Кто их знает. А авторы других книг, настоящих, - только литературой жить, к сожалению, не могут. За исключением нескольких считаных людей по всей стране. Пишут для души, какие-то гонорары, конечно, получают, но они невелики. Поэтому нет ни заказа, ни конвейера.
ЧИТАЙТЕ ОЧЕРК ВАСИЛИЯ АВЧЕНКО «ПЕРЕГОН» >>
О творческом тандеме
- Как возникла вторая книга, третья?
- Так же, как и первая… Когда я понял, что, невзирая на наличие множества литераторов, тема и вся культура праворульного мира не находит отражения в текстах, начал сочинять книжку «Правый руль». Следом был такой не очень серьезный «Глобус Владивостока». А потом Илья Лагутенко предложил мне стать его соавтором, и мы написали экспериментальную для нас обоих вещь, которую назвали фантастической киноповестью «Владивосток-3000» - не теряю надежды увидеть экранизацию. И вот недавно вышел «Кристалл в прозрачной оправе». Он, на мой взгляд, продолжает «Правый руль», хоть и неявно. Если в первой книге оптическим прибором, через который я смотрел на мир, выступало ветровое стекло автомобиля, то в последней – рыба, морская вода, камни, которые я очень люблю, может быть, и потому, что вырос в геологической семье.
- Насколько сложно работать в соавторстве?
- Думаю, по-разному. В моем случае было просто: Лагутенко выступал идейным генератором, придумывал основные ходы, а я больше занимался самим текстом просто в силу набитости руки – сам Илья все-таки специализируется на других текстах, песенных. Вот такой творческий тандем. Меня взяли в тур «Мумий Тролля» по Дальнему Востоку, что-то мы писали прямо в процессе перелетов, где-то между Сахалином и Магаданом. Потом взаимодействие перешло в режим электронной почты.
О перфекционизме и конкуренции.jpg)
- Сколько времени тебе нужно на подготовку одной книги?
С другой стороны, слишком быстро писать тоже не надо. Я противник скорописи, получается неряшливо, плохо. Это я для газеты могу быстро писать. А книги – каждую пишу лет пять примерно. Конечно, ставлю себе какие-то условные дедлайны, понимаю, что не надо превращаться в автора эпопеи, который 30 лет пишет и никогда не напишет…
- А ты перфекционист?
- Мне кажется, что да. Понятно, что далеко не всегда удается сделать то, что бы тебе безоговорочно нравилось, но я к этому стремлюсь. Хотя и понимаю, что умение ставить точку тоже очень важно. Характерный пример из жизни опять же Фадеева. У него был замысел всей жизни – роман «Последний из удэге». Его он начинал писать в начале 20-х годов, бросал, возвращался, занимался другим, просил творческий отпуск… До конца жизни он к нему возвращался, но так и не окончил. Застрелился, кстати, ровно 60 лет назад, 13 мая 1956 года. Роман остался незаконченным. Шолохов не окончил «Они сражались за Родину». Человек меняется, его эмоциональное состояние меняется. Важно вовремя закончить одно. И браться за другое.
- Какова конкуренция в мире литературы?
- Мне кажется, что в литературе сейчас не конкурентные взаимоотношения, а, наоборот, союзнические. Так или иначе мы (авторы, редакторы, издатели, критики, книготорговцы…) работаем на одну цель – сохранение культуры чтения в России. Все мы заинтересованы в том, чтобы были издательства, в том числе небольшие, хорошие книжные магазины, читатели, грамотная критика – это ведь вымирающая сегодня профессия. Конкуренции нет в том смысле, что каждый находит свое поле, тропинку, и этого пространства хватит на всех. Но если не будет читателей, книгоиздателей, критики, института редактуры… тогда всё будет плохо. Причем плохо будет вообще всем.
- А она, литература, может умереть?
- Я надеюсь, что нет. Если судить по количеству и уровню писателей, сейчас у нас ситуация в стране вполне приемлемая и даже замечательная. Были времена хуже. Хорошо помню, как в 80-х книги издавались дикими тиражами - 200 тысяч экземпляров считался тиражом небольшим, были и миллионные, и не всем хватало. В перестройку начался бум «возвращенной» литературы - эмигрантской, лагерной, диссидентской… А литература, которая тогда создавалась, угодила в какой-то провал, читателям было не до нее. К середине 90-х тиражи рухнули, система книгораспространения рухнула. Из современных писателей знали, наверное, только Пелевина. И только с нулевых годов пришло понимание, что есть новая литература, новые имена, молодые писатели, которые осваивают новые темы. Появились такие прекрасные авторы, как Михаил Елизаров, Герман Садулаев, Захар Прилепин, Андрей Рубанов, Сергей Шаргунов, Роман Сенчин, Дмитрий Данилов, Евгений Водолазкин… Все это новая, современная, прекрасная литература. Да масса имен, сразу всех и не назовешь.
- А как люди узнают о новых авторах?
- Это вопрос навигации в литературном мире. Он стоит остро. Нам, провинциалам, кажется, что в Москве все прекрасно с книжными магазинами, но, говорят, в Берлине или Лондоне их куда больше на душу населения. Тиражи в 2, 3, 5 тысяч – это смешно, но они считаются у нас нормальными даже для человека с именем. К сожалению, литература перестала быть полем всеобщего интереса. Возможно, в том числе из-за того, что у людей появилось много альтернативных вариантов проводить досуг.
О детстве и журналистике
- Кем ты хотел быть в детстве, студенчестве, сейчас?
- Я помню точно, что в детстве не хотел быть космонавтом. Хотя мечта отличная. Хотел быть машинистом или геологом, как мой отец. Но пошел почему-то на журфак. Так все и пошло…
- А стать писателем не хотел?
- Нет, конечно. Да и не могу себя этим словом назвать, если честно. Что-то написалось, издалось – хорошо, а дальше что? Не знаю.
- Расскажи о своем опыте в журналистике.
- Начал работать еще в университете. У нас было так принято: студенты должны идти работать, потому что в аудитории журналистике не научат. Шли на ТВ, на радио, помню, мои сокурсники пополняли ряды Общественного телевидения Приморья, которое как раз создавалось… А я писал в газеты. Страшно вспомнить, но моя первая заметка, еще в школе, была опубликована в газете «Завтра России», редактором которой была Мария Соловьенко. А первую практику прошел в газете «Дальневосточный ученый». Потом - газета «Новости», еще при Карпилове, газета «Владивосток», до того как ее купили новые люди… Семь лет назад мы с друзьями и коллегами Андреем Островским и Алексеем Распутным открыли филиал «Новой газеты» во Владивостоке.
- В твоих текстах так много истории, геологии, географии. Тем не менее ты называешь себя человеком без образования. Это как?
- Я отношусь с большим скепсисом к образованию, которое нам давали на факультете журналистики, при этом с уважением и симпатией к большинству педагогов. Это достойные люди, но я не могу себя назвать человеком с высшим образованием в полном смысле этого слова, даже выйдя из стен университета с красным дипломом, который так где-то и валяется без пользы. Может быть, в этом я сам виноват - не прилагал усилий во время учебы, не дочитывал, не доучивал… Но сейчас у меня есть ощущение, что нет ни знаний, ни умений. «Вот что я, собственно, умею?» – спрашиваю себя и тут же отвечаю: ничего. Пробелы в знаниях, конечно, пытаюсь добирать: читать, самообразовываться, но это не системное образование, а лишь погружение в то, что мне интересно и близко. А это неизбежно ведет к однобокости, односторонности. Может, это моя личная проблема, не знаю.
- Но ведь ты успешный журналист, тебе такое ощущение не помешало сделать и карьеру, и имя…
- Да какой я успешный… Успех - это не про меня. Да, когда-то была некая эйфория, чувство уверенности в себе, к тому же и рынок СМИ чувствовал себя неплохо… А теперь я все чаще начинаю задумываться: а туда ли я пошел, зачем это выбрал? Если отмотать время вспять, я бы пошел, например, в ученые, может, в географы или историки. С детства люблю глобусы, карты, помню все мировые столицы. Второй вариант, как ни странно, - меня (чисто теоретически и умозрительно, конечно) привлекает военная карьера, офицерская стезя. Это особым образом влияет на характер и душу. Если честно, журналистская работа мне иногда кажется таким бессмысленным делом.
- А какой смысл ты видишь в журналистике?
- Смысл складывается из трех компонентов: дело должно быть интересным для тебя, полезным обществу и приносить доход. В последнее время у меня все эти пункты выполняются далеко не всегда. Удовольствия как-то уже немного, денег тоже, и пользы обществу я тоже не вижу. Раньше казалось так: напишешь про недостатки - все тут же возмутятся и их исправят. А сейчас и правоохранительные органы все реже реагируют на публикации. Такое ощущение, что жизнь идет своей дорогой, а журналистика своей. Возможно, у меня слишком мрачный и субъективный взгляд, но такое ощущение есть. Поэтому не знаю, что дальше делать в жизни. Нахожусь в затяжном кризисе. Признаюсь, иногда впадаю в грех уныния. Надо что-то с этим делать. Вот только что?
- Отличается ли механика написания газетного текста от книжного?
- Ну, еще Довлатов говорил: «Когда я пишу для газеты, у меня даже меняется почерк». В то же время это смежные сферы, и сейчас появляется много синтетических жанров, которые сложно однозначно отнести к журналистике или литературе, возникают разные гибридные формы… Собственно, я этим и занимаюсь: мои тексты лежат где-то на стыке журналистики и литературы, и мне очень симпатично такое жанровое развитие. Но отличия всегда есть. Ведь письмо – это особым, конкретным образом организованная речь. Мы говорим всегда по-разному: дома, в кафе, на работе, с включенным диктофоном и нет, в одной компании, в другой… И пишем по-разному. Одно дело – докладная записка, другое – любовное послание, третье – статья, четвертое – стихи…
О переезде и творческих планах
- Ты так любишь Дальний Восток, это, безусловно, наше большое счастье, что ты живешь здесь. Но почему ты не уехал отсюда, когда это было так модно?
- И не уеду. На самом деле в студенчестве я об этом думал. Ну, как все. У нас многие уезжали сразу после вуза, и у меня были такие мысли, их провоцировал общий настрой – надо уезжать. Все разъехались кто куда: в Москву, Санкт-Петербург, кто-то – за границу. А я распрощался с этой идеей после того, как впервые покинул пределы Приморского края. У меня возник эффект противопоставления. Побывав в других городах, я начал замечать уникальность нашего города. Узнал, что не во всех местах есть тот воздух, море, сопки, рыба или морской ветер. С тех пор я начал процесс познания Владивостока, и этот процесс не прекращается, более того – чем дальше, тем интереснее. В капле воды отражается океан, Владивосток – модель для познания мира в целом. Я не хочу сказать, что этот город самодостаточный, но он связан со всем миром. И в этом смысле у меня совершенно нет необходимости куда-то уезжать, для того чтобы что-то понять о себе или о мире. Как мне кажется, через эту географическую точку я подключился к мировой ноосфере, как определил Вернадский.
- Расскажи о своих открытиях Владивостока…
- У меня была такая метафора: Владивосток похож на городские японские машинки вроде «Витца» или «Фита», которые внутри больше, чем снаружи. Мы все знаем, что с виду они кажутся маленькими, а когда туда садишься, то очень просторно, даже двухметровые люди там сидят, и ничего. Такой же и Владивосток. Иногда это происходит буквально: идешь по центру, заходишь в какой-то дворик и удивляешься – надо же, почему я здесь никогда не был? А иногда - через литературу: порой мне кажется, что все исторические и литературные герои имели отношение к Владивостоку, все здесь жили. Например, вчера открыли мемориальную доску на Гамарника – артиллеристу Лоскутову, ветерану войны, прототипу героя поэмы Симонова «Сын артиллериста».
- Твои новые произведения будут связаны с Владивостоком?
- В Приморье очень много интересных тем. И дальневосточную целину возделывать можно очень долго, чем я и занимаюсь. Ближайший мой план – доделать документальную книгу о Фадееве. Он был дальневосточником в гораздо большей степени, чем это может показаться неместному читателю. Его фигура выводит на самые разные смысловые пласты: и исторические, и литературные, и географические.
- Ты доволен своими результатами?
- На самом деле грех жаловаться… Может, просто я такой недовольный и требовательный, мне постоянно чего-то еще хочется. Но когда успокоюсь и посмотрю со стороны, то говорю себе: «А чего ты хочешь вообще? Что ты хотел, то тебе и давали всегда». Ну или почти всегда.
- На твой взгляд, мечты сбываются?
- Очень часто да, что ты хотел – то и получаешь. Какое-то общее правило есть. А если тебе кажется, что ты получил не то… Если внимательно посмотреть, окажется, что именно этого ты и просил.
- Перечитываешь ли ты свои книги?
- Нет, я не могу. Заглядываю в них, если нужно что-то вспомнить. С «Правым рулем» у меня уже произошло явление, которое называется «смерть автора». То есть книга – моя, но пуповина давно оборвана, и я могу этот текст воспринимать как чужой, читать со стороны.
РЕКОМЕНДОВАНО АВЧЕНКО. Список современной литературы, которую нужно прочитать:
Михаил Тарковский. Сибирские повести, а также повесть под названием «Гостиница «Океан». Под гостиницей «Океан» подразумевается гостиница «Приморье». Кстати, недавно этот автор издал книгу «Тойота Креста».
Александр Кузнецов-Тулянин. «Язычник». Роман о Кунашире, Курильских островах и рыбаках.
Леонид Юзефович. Два документальных романа: «Самодержец пустыни» о бароне Унгерне и «Зимняя дорога» о генерале Пепеляеве.
Захар Прилепин. Роман «Обитель», который он издал не так давно. Монументальная вещь, классическая. Ну и все остальное, в том числе публицистика.
Роман Сенчин. «Зона затопления» - о сибирской современной жизни. О драме уходящих под воду деревень.
Виктор Ремизов. Он москвич, который много времени проводит на Дальнем Востоке. Издал роман о рыбаках с охотского побережья «Воля вольная».
Андрей Рубанов. «Сажайте, и вырастет». Уникальная книга в своем роде. Писатель был предпринимателем в 90-х годах, сидел в тюрьме, и первая его книга как раз автобиографическая.
Сергей Шаргунов. Роман под названием «1993».
Замечательная биография Гагарина в серии ЖЗЛ, которую написал литературный критик Лев Данилкин. Написана просто великолепно.
Алексей Иванов. В прошлом году у него вышел очередной роман, очень сильный. Называется «Ненастье».
Андрей Иванов. Очень интересный прозаик. Он живет в Таллине, у него есть скандинавская трилогия, которая начиналась романом «Путешествия Ханумана на Лолланд». С большим интересом его читал.
Герман Садулаев. «Я – чеченец!».
Дмитрий Данилов. «Черный и зеленый», «Горизонтальное положение».
Алексей Коровашко. «По следам Дерсу Узала» - приморский читатель узнает много нового.
Михаил Елизаров. «Библиотекарь», «Госпиталь».
Ну и так далее!
